Читать книгу "Фельдмаршал И.Ф. Паскевич и русская стратегия в 1848-1856 гг.  - Алексей Кривопалов"

По мнению начальника штаба III пехотного корпуса генерала П. В. Веймарна, смысл предстоящего сражения сводился к необходимости выиграть время для завершения строительства огромного понтонного моста через Северную бухту, необходимого для эвакуации гарнизона[707]. «Даже в случае успеха, – полагал генерал Веймарн, – если мы овладеем высотами, то к ночи все-таки должны отступить; предприятие же наше можно объяснить тем, что мост через Севастопольскую бухту поспеет только к 15 августа, что опасаются неприятельского штурма до окончания постройки моста, а потому предполагают этим наступлением отвлечь на время внимание неприятеля от Севастополя»[708]. О важности выиграть время для завершения строительства моста вспоминал также адъютант главнокомандующего И. И. Красовский[709].

Участник битвы на р. Чёрной французский офицер Ж. Эрбе полагал, что внешний фронт позиции союзников, и без того труднодоступный по природным условиям, после возведения на нем полевых укреплений фактически стал неприступен. «Нас нелегко выбить, – записал Эрбе в дневнике накануне сражения, – так как наши позиции прикрываются рекой, которую можно перейти вброд только в некоторых нешироких местах и разве еще лишь у водопровода. Обход этих препятствий не был бы удобен ввиду почти 40-тысячного войска, включая сюда турок и сардинцев, более чем со 100 орудиями»[710].

Поскольку р. Чёрная не везде была проходима вброд, русские батальоны были вынуждены вести наступление в тесно сомкнутых взводных колоннах[711], что неизбежно влекло тяжелые потери от артиллерийского и штуцерного огня. При Инкермане, к примеру, условия местности позволяли русской пехоте двигаться в атаку строем ротных колонн[712].

По свидетельству одного из очевидцев, накануне битвы русские офицеры находились в состоянии обреченной решимости умереть без всякой надежды на успех[713]. Подобный пессимизм сильно контрастировал с приподнятым настроением русской армии накануне Инкермана, когда успех многим казался несомненным[714].

Наступление Горчакова вылилось в лобовой штурм мощных полевых фортификаций, расположенных на Федюхиных высотах, и завершилось неудачей. «Из двух больших дел – 24 октября на Инкерманских высотах и 4 августа на реке Чёрной, – вспоминал генерал Хрущов, – первое по идее было превосходно, а по исполнению дурно; второе же как по исполнению, так и по идее было совершенно нелепо. При этом нельзя не принять во внимание, что князь Меншиков не имел ни штаба, ни советников, а князь Горчаков имел и то и другое»[715].

Получив известие о результатах битвы на Чёрной, Паскевич записал: «Суворов не осмелился бы исполнить того, на что отважился главнокомандующий Крымской армией»[716]. Возмущение старого фельдмаршала вызвал тот факт, что Горчаков «гнал войска на убой» и «шел на верное поражение», вместо того чтобы честно доложить императору Александру II о невозможности исполнить его волю[717].

Вскоре после победы на Чёрной союзники предприняли второй штурм, в результате которого французы овладели Малаховым курганом, после чего русская армия по наведенному инженерами генерала А.Е. Бухмейера почти километровому понтонному мосту отошла на северную сторону Севастополя.

Паскевич, всегда противившийся накоплению сил в Крыму, весной 1855 г. проявлял странное терпение, видя уход на полуостров всё новых и новых дивизий. Этому можно предложить два объяснения. С одной стороны, его план сдерживания Вены увенчался успехом, и в новом, 1855 г. повторного развертывания австрийских войск на русских границах не последовало. С другой стороны, формирование новых соединений из числа резервных и запасных войск в значительной степени заменяло уходящие в Крым батальоны.

После падения Севастополя Александр II в собственноручной записке, подготовленной в Москве 3 сентября, определил приоритетность дальнейших военных задач. Первой задачей провозглашалась оборона Крыма, второй – восстановление боеспособности Южной армии и надежная защита Черноморского побережья и Новороссии[718].

Хотя в записке императора не упоминалось прямо о Польше и Волыни, сокращение войск в Крыму должно было привести к тому результату, что группировка русских армий вновь приобретала очертания, выгодные в плане подготовки к войне на западе. Теперь Крымская армия передавала резервы для усиления Южной.

К этому времени на полуострове находились четырнадцать дивизий. В Крыму решено было оставить 7-ю, 8-ю, 9-ю пехотные, 7-ю резервную дивизии III пехотного корпуса и 10-ю, 11-ю, 12-ю дивизии IV корпуса. Их поредевшие полки было решено привести в трехбатальонный состав и укомплектовать за счет 4-й, 5-й, 6-й дивизий II пехотного корпуса, 16-й и 17-й дивизий VI корпуса и 15-й резервной V корпуса, кадры которых возвращались в Россию для формирования до надлежащего комплекта. Таким образом, состав Южной армии увеличивался до 7 дивизий из 112 батальонов[719].